Пишет red_w1ne в ЖЖ:
Из письма Дзержинского жене
Когда я думаю о малютке нашем любимом, о Ясике, меня заливает волна счастья. Но в то же время мучает мысль, что вся тяжесть воспитания легла на одну тебя, что оно отнимает много времени, даже почти целиком поглощая тебя, тогда как я ничем помочь не могу. Ведь чувства мои, мысли мои передаешь ему ты, он знает меня и обо мне от тебя, ибо мир наших мыслей – твоих и моих – один и тот же.
И то, что я нахожусь сейчас тут, где ты была с ним, смысл этого не исчезнет для него. Он чувствует теперь, а скоро поймет и впитает наши мысли.
И память о том, где он родился, [сын Ф.Э. Дзержинского родился в тюрьме. – Ред.] и понимание причины этого останется у него навсегда, углубляя смысл его жизни.
Эта память может стать для него решающей и определить его жизнь, если не испортится у него характер и он не превратится в типичного современного интеллигента, слова и мысли которого большей частью являются лишь "поэзией" жизни, декорацией, не имеющей ничего общего с его поступками, с его действительной жизнью.
В современном интеллигенте – два обособленных, почти не соприкасающихся друг с другом мира: мир мысли и мир действий, тончайший идеализм и грубейший материализм.
Современный интеллигент совершенно не видит ни окружающей его действительной жизни, ни своей собственной. Не видит, потому что не желает видеть.
Слезы при виде игры на сцене – и полное равнодушие, а то и жесткий кулак на практике, в жизни.
Вот поэтому-то так важно внушить Ясику отвращение и омерзение ко лжи и комедианству, весьма распространенным среди детей, берущих пример с нашего общества...
Но лжи, источником которой являются социальные условия, устранить нельзя, и ограждать Ясика от этих условий не следует. Он должен познать и осознать их, чтобы проникнуться чувством отвращения ко лжи или попять необходимость и неизбежность лжи, когда источником ее являются чистые и социальные побуждения, когда ложь необходима в борьбе за более глубокую и более возвышенную жизнь.
Не тепличным цветком должен быть Ясь. Он должен обладать всей диалектикой чувств, чтобы в жизни быть способным к борьбе во имя правды, во имя идеи.
Он должен в душе обладать святыней более широкой и более сильной, чем святое чувство к матери или к любимым, близким, дорогим людям.
Он должен суметь полюбить идею – то, что объединит его с массами, то, что будет озаряющим светом в его жизни.
Он должен понять, что и у тебя и у всех окружающих его, к которым он привязан, которых он любит, есть возлюбленная святыня, сильнее любви к ребенку, любви к нему, святыня, источником которой является и он, и любовь, и привязанность к нему. Это святое чувство сильнее всех других чувств, сильнее своим моральным наказом:
"Так тебе следует жить, и таким ты должен быть".
Сознания этого долга, как и всякого, связанного с чувством, нельзя внушить, действуя только на разум...
Я помню вечера в нашей маленькой усадьбе, когда мать при свете лампы рассказывала, а за окном шумел лес, как она рассказывала о преследованиях униатов, о том, как в костелах заставляли петь молитвы по-русски на том основании, что эти католики были белорусами; помню ее рассказы о том, какие контрибуции налагались на население, каким оно подвергалось преследованиям, как его донимали налогами и т. д. и т. п.
И это было решающим моментом. Это повлияло на то, что я впоследствии пошел по тому пути, по которому шел, что каждое насилие, о котором я узнавал (например, Крожи, принуждение говорить по-русски, ходить в церковь в табельные дни, система шпионажа в школе и т. д.), было как бы насилием надо мною лично.
И тогда-то я вместе с кучкой моих ровесников дал (в 1894 г.) клятву бороться со злом до последнего дыхания.
Уже тогда мое сердце и мозг чутко воспринимали всякую несправедливость, всякую обиду, испытываемую людьми, и я ненавидел зло.
Но идти мне пришлось ощупью, без руководства, без указаний от кого-либо, и мои сердце и разум, пробиваясь к этой моей святыне, много утратили, много растеряли. Но у Ясика – ты и все мы, ему не придется идти ощупью, и он обретет свою святыню как наследие от нас.
Но одного сердца недостаточно. Необходимы социальные условия, которые дадут ему возможность осознать это наследие и перенять его. Эти условия сильнее сердца...
Только в среде угнетенных нет разлада между старшим и младшим поколением. И только в этой среде растет, крепнет и распространяется, как непреодолимая сила, наша идея, без лицемерия, без противоречий между словом и делом.
И поэтому я часто возвращаюсь к мысли, что когда Ясик уже будет в соответственном возрасте, для нею такая среда будет более всего полезной. Теперь, может быть, преждевременно говорить об этом, но этот вопрос все время у меня в голове.
Я так хотел бы, чтобы он был интеллигентным, но без "интеллигентщины".
В настоящее время интеллигентская среда убийственна для души. Она влечет и опьяняет, как водка, своим мнимым блеском, мишурой, поэзией формы, слов, своим личным чувством какого-то превосходства.
Она так привязывает к внешним проявлениям "культуры", к определенному "культурному уровню", что когда наступает столкновение между уровнем материальной жизни и уровнем духовной жизни, потребности первой побеждают, и человек сам потом плюет на себя, становится циником, пьяницей или лицемером. Внутренний душевный разлад уже никогда не покидает его.
Возможно, что все это, о чем я теперь думаю, – дикое варварство. Отказываться от жизненных благ, чтобы бороться за них вместе с теми, которые их лишены, и прививать в настоящее время своего рода аскетизм. Но эти мысли не оставляют меня, и я делюсь ими с тобой. Я – не аскет. Это лишь диалектика чувств, источники которой – в самой жизни и, как мне кажется, в жизни пролетариата.
И весь вопрос в том, чтобы эта диалектика совершила весь свой цикл, чтобы в ней был синтез – разрешение противоречий. И чтобы этот синтез, будучи пролетарским, был одновременно "моей" правдой, правдой "моей" души.
Надо обладать внутренним сознанием необходимости идти на смерть ради жизни, идти в тюрьму ради свободы и обладать силой пережить с открытыми глазами весь ад жизни, чувствуя в своей душе взятый из этой жизни великий, возвышенный гимн красоты, правды и счастья.
И когда ты пишешь мне, что Ясика приводит в восторг зелень растений, пение птиц, цветы, живые существа, – я вижу и чувствую, что у него есть данные для того, чтобы воздвигнуть в будущем здание этого великого гимна, если условия жизни объединят в нем это чувство красоты с сознанием необходимости стремиться к тому, чтобы человеческая жизнь стала столь же красивой и величественной...
Я помню, что почти всегда красота природы (в звездную летнюю ночь лечь на краю леса, что-то тихо шепчущего, и смотреть на эти звезды; в летний день лечь в сосновом лесу и смотреть на колеблющиеся ветви и на скользящие по небу облака; в лунную ночь на лодке выехать на середину пруда и вслушиваться в тишину, не нарушаемую ни малейшим шорохом, и – столько, столько этих картин), красота природы вызывала во мне мысли о нашей идее...
И от этой красоты, от этой природы никогда не следует отказываться. Она – храм скитальцев, у которых нет уютных "гнездышек", усыпляющих и убаюкивающих всякий более широкий порыв души.
А те, которые в настоящее время теряют собственный очаг, обретают весь мир, если они идут по пути пролетариата.
И если Ясик сумеет обойтись без этой эстетики "гнездышек", свойственной в настоящее время интеллигентской среде, и если у него сохранится в душе чувство и понимание красоты, причем понятие "мое" будет у него совпадать с понятием "дорогие", если он не будет чувствовать потребности присвоить себе красоту – "присвоить" в купеческом значении этого слова, а будет считать весь чудесный мир своим, тогда он будет самым счастливым человеком, тогда он будет более всего творческим.
И я мечтаю: если он способен видеть, слышать и чувствовать, быть может, впоследствии, когда он вырастет, жизнь еще более заострит его зрение и слух и расширит чувство любви к людям, и он в действительности сольется с миллионами, поймет их, и их песнь станет его песнью, и он проникнется музыкой этой песни и поймет, осознает подлинную красоту и счастье человека.
Он не будет поэтом, живущим на счет поэзии, он свою песню создаст, живя общей жизнью с миллионами.
Я грежу о том, что ему не суждено быть современным интеллигентом-калекой, что в нем могут объединиться черты совершенного человека.
Мечты! Но может возникнуть вопрос, что лучше: калека-интеллигент или калека-рабочий... И рабочий ведь калека.
Но с каждым годом искалеченность рабочего становится меньше, а искалеченность интеллигента – больше...
Момент победы близится. Да и теперь искалеченность рабочего, по своему характеру, совершенно другая. Это искалеченность, навязанная ему гнетом и насилием, а следовательно, такая, с которой он борется.
А искалеченность интеллигента самому интеллигенту кажется его превосходством над другими, – и она неизлечима.
Ф. Дзержинский «Дневник заключенного. Письма. М.: Молодая гвардия, 1984.
источник
---
ЧК под руководством партии - это главное (фильм 20 декабря.1981)
Если ролик не открывается, вот другая ссылка.
---
Из письма Дзержинского жене
Когда я думаю о малютке нашем любимом, о Ясике, меня заливает волна счастья. Но в то же время мучает мысль, что вся тяжесть воспитания легла на одну тебя, что оно отнимает много времени, даже почти целиком поглощая тебя, тогда как я ничем помочь не могу. Ведь чувства мои, мысли мои передаешь ему ты, он знает меня и обо мне от тебя, ибо мир наших мыслей – твоих и моих – один и тот же.
И то, что я нахожусь сейчас тут, где ты была с ним, смысл этого не исчезнет для него. Он чувствует теперь, а скоро поймет и впитает наши мысли.
И память о том, где он родился, [сын Ф.Э. Дзержинского родился в тюрьме. – Ред.] и понимание причины этого останется у него навсегда, углубляя смысл его жизни.
Эта память может стать для него решающей и определить его жизнь, если не испортится у него характер и он не превратится в типичного современного интеллигента, слова и мысли которого большей частью являются лишь "поэзией" жизни, декорацией, не имеющей ничего общего с его поступками, с его действительной жизнью.
В современном интеллигенте – два обособленных, почти не соприкасающихся друг с другом мира: мир мысли и мир действий, тончайший идеализм и грубейший материализм.
Современный интеллигент совершенно не видит ни окружающей его действительной жизни, ни своей собственной. Не видит, потому что не желает видеть.
Слезы при виде игры на сцене – и полное равнодушие, а то и жесткий кулак на практике, в жизни.
Вот поэтому-то так важно внушить Ясику отвращение и омерзение ко лжи и комедианству, весьма распространенным среди детей, берущих пример с нашего общества...
Но лжи, источником которой являются социальные условия, устранить нельзя, и ограждать Ясика от этих условий не следует. Он должен познать и осознать их, чтобы проникнуться чувством отвращения ко лжи или попять необходимость и неизбежность лжи, когда источником ее являются чистые и социальные побуждения, когда ложь необходима в борьбе за более глубокую и более возвышенную жизнь.
Не тепличным цветком должен быть Ясь. Он должен обладать всей диалектикой чувств, чтобы в жизни быть способным к борьбе во имя правды, во имя идеи.
Он должен в душе обладать святыней более широкой и более сильной, чем святое чувство к матери или к любимым, близким, дорогим людям.
Он должен суметь полюбить идею – то, что объединит его с массами, то, что будет озаряющим светом в его жизни.
Он должен понять, что и у тебя и у всех окружающих его, к которым он привязан, которых он любит, есть возлюбленная святыня, сильнее любви к ребенку, любви к нему, святыня, источником которой является и он, и любовь, и привязанность к нему. Это святое чувство сильнее всех других чувств, сильнее своим моральным наказом:
"Так тебе следует жить, и таким ты должен быть".
Сознания этого долга, как и всякого, связанного с чувством, нельзя внушить, действуя только на разум...
Я помню вечера в нашей маленькой усадьбе, когда мать при свете лампы рассказывала, а за окном шумел лес, как она рассказывала о преследованиях униатов, о том, как в костелах заставляли петь молитвы по-русски на том основании, что эти католики были белорусами; помню ее рассказы о том, какие контрибуции налагались на население, каким оно подвергалось преследованиям, как его донимали налогами и т. д. и т. п.
И это было решающим моментом. Это повлияло на то, что я впоследствии пошел по тому пути, по которому шел, что каждое насилие, о котором я узнавал (например, Крожи, принуждение говорить по-русски, ходить в церковь в табельные дни, система шпионажа в школе и т. д.), было как бы насилием надо мною лично.
И тогда-то я вместе с кучкой моих ровесников дал (в 1894 г.) клятву бороться со злом до последнего дыхания.
Уже тогда мое сердце и мозг чутко воспринимали всякую несправедливость, всякую обиду, испытываемую людьми, и я ненавидел зло.
Но идти мне пришлось ощупью, без руководства, без указаний от кого-либо, и мои сердце и разум, пробиваясь к этой моей святыне, много утратили, много растеряли. Но у Ясика – ты и все мы, ему не придется идти ощупью, и он обретет свою святыню как наследие от нас.
Но одного сердца недостаточно. Необходимы социальные условия, которые дадут ему возможность осознать это наследие и перенять его. Эти условия сильнее сердца...
Только в среде угнетенных нет разлада между старшим и младшим поколением. И только в этой среде растет, крепнет и распространяется, как непреодолимая сила, наша идея, без лицемерия, без противоречий между словом и делом.
И поэтому я часто возвращаюсь к мысли, что когда Ясик уже будет в соответственном возрасте, для нею такая среда будет более всего полезной. Теперь, может быть, преждевременно говорить об этом, но этот вопрос все время у меня в голове.
Я так хотел бы, чтобы он был интеллигентным, но без "интеллигентщины".
В настоящее время интеллигентская среда убийственна для души. Она влечет и опьяняет, как водка, своим мнимым блеском, мишурой, поэзией формы, слов, своим личным чувством какого-то превосходства.
Она так привязывает к внешним проявлениям "культуры", к определенному "культурному уровню", что когда наступает столкновение между уровнем материальной жизни и уровнем духовной жизни, потребности первой побеждают, и человек сам потом плюет на себя, становится циником, пьяницей или лицемером. Внутренний душевный разлад уже никогда не покидает его.
Возможно, что все это, о чем я теперь думаю, – дикое варварство. Отказываться от жизненных благ, чтобы бороться за них вместе с теми, которые их лишены, и прививать в настоящее время своего рода аскетизм. Но эти мысли не оставляют меня, и я делюсь ими с тобой. Я – не аскет. Это лишь диалектика чувств, источники которой – в самой жизни и, как мне кажется, в жизни пролетариата.
И весь вопрос в том, чтобы эта диалектика совершила весь свой цикл, чтобы в ней был синтез – разрешение противоречий. И чтобы этот синтез, будучи пролетарским, был одновременно "моей" правдой, правдой "моей" души.
Надо обладать внутренним сознанием необходимости идти на смерть ради жизни, идти в тюрьму ради свободы и обладать силой пережить с открытыми глазами весь ад жизни, чувствуя в своей душе взятый из этой жизни великий, возвышенный гимн красоты, правды и счастья.
И когда ты пишешь мне, что Ясика приводит в восторг зелень растений, пение птиц, цветы, живые существа, – я вижу и чувствую, что у него есть данные для того, чтобы воздвигнуть в будущем здание этого великого гимна, если условия жизни объединят в нем это чувство красоты с сознанием необходимости стремиться к тому, чтобы человеческая жизнь стала столь же красивой и величественной...
Я помню, что почти всегда красота природы (в звездную летнюю ночь лечь на краю леса, что-то тихо шепчущего, и смотреть на эти звезды; в летний день лечь в сосновом лесу и смотреть на колеблющиеся ветви и на скользящие по небу облака; в лунную ночь на лодке выехать на середину пруда и вслушиваться в тишину, не нарушаемую ни малейшим шорохом, и – столько, столько этих картин), красота природы вызывала во мне мысли о нашей идее...
И от этой красоты, от этой природы никогда не следует отказываться. Она – храм скитальцев, у которых нет уютных "гнездышек", усыпляющих и убаюкивающих всякий более широкий порыв души.
А те, которые в настоящее время теряют собственный очаг, обретают весь мир, если они идут по пути пролетариата.
И если Ясик сумеет обойтись без этой эстетики "гнездышек", свойственной в настоящее время интеллигентской среде, и если у него сохранится в душе чувство и понимание красоты, причем понятие "мое" будет у него совпадать с понятием "дорогие", если он не будет чувствовать потребности присвоить себе красоту – "присвоить" в купеческом значении этого слова, а будет считать весь чудесный мир своим, тогда он будет самым счастливым человеком, тогда он будет более всего творческим.
И я мечтаю: если он способен видеть, слышать и чувствовать, быть может, впоследствии, когда он вырастет, жизнь еще более заострит его зрение и слух и расширит чувство любви к людям, и он в действительности сольется с миллионами, поймет их, и их песнь станет его песнью, и он проникнется музыкой этой песни и поймет, осознает подлинную красоту и счастье человека.
Он не будет поэтом, живущим на счет поэзии, он свою песню создаст, живя общей жизнью с миллионами.
Я грежу о том, что ему не суждено быть современным интеллигентом-калекой, что в нем могут объединиться черты совершенного человека.
Мечты! Но может возникнуть вопрос, что лучше: калека-интеллигент или калека-рабочий... И рабочий ведь калека.
Но с каждым годом искалеченность рабочего становится меньше, а искалеченность интеллигента – больше...
Момент победы близится. Да и теперь искалеченность рабочего, по своему характеру, совершенно другая. Это искалеченность, навязанная ему гнетом и насилием, а следовательно, такая, с которой он борется.
А искалеченность интеллигента самому интеллигенту кажется его превосходством над другими, – и она неизлечима.
Ф. Дзержинский «Дневник заключенного. Письма. М.: Молодая гвардия, 1984.
источник
---
ЧК под руководством партии - это главное (фильм 20 декабря.1981)
Если ролик не открывается, вот другая ссылка.
---
- Прислуга - они делаются нашей собственностью. Кухаркины...
- Ф.Э.Дзержинский и ЧК. Исторические факты.
- Сталинское наследие защищает до сих пор
- Их сожгли в 1905 году... «Долой революции», «бить гимназисток», «бить реалистов»...
- Ужасы ГУЛАГа против мирных украинцев и прибалтов ...
- Значок юного героя. Пионер всем ребятам пример! ...
- ЦАРСКИЕ ПЕРЕСЕЛЕНЦЫ. Община и Столыпин.
- Царское ноу-хау. Как потерять власть - лайфхак от Николая...
- Свердлов. Как делается ложь и как надо её опровергать...
- Правда о Ленском расстреле. Окончание
- Как Финляндию утопили в крови. Забытая насильно история...
- Наши герои ненашего времени ушли навсегда? Корчагин.
Комментариев нет:
Отправить комментарий